Я ее не любил. Она меня тоже. Причины были разные: я не люблю неряшливо одетых женщин, в грязных джинсах(ее обычная одежда) с висящим мешком на заднице, которой у нее, впрочем, не было совсем.
Она меня не любила за то, что мне протежировал человек(директор объединения), который хотел ее выжить со студии. Он презрительно называл ее машинисткой, хотя к тому времени она уже была редактором, а потом и старшим редактором.
Да, она действительно год работала маши� �исткой, когда с первого раза не поступила во ВГИК, но хотела быть ближе к кино и потому пошла на первую же предложенную должность.
Печатала она быстро, практически без ошибок, но на ее лице всегда была ироничная и чуть презрительная ухмылка.
– Что, так плохо? – как-то спросил я.
– Я не имею права на собственное мнение, – с вызовом сказала она. – Пока не имею.
Потом она это право получила. И пользовалась им в полной мере. На обсуждениях – а у меня через это объединен�! �е прошло два-три сценария – измывалась надо мной, что называется, от души. Сначала я был предельно спокоен, поскольку судьбу сценариев знал (все они проходили предварительную обкатку в Госкино и были включены в план студии), но на последнем обсуждении немного сорвался. Дело в том, что Маринка была родом то ли из Бердичева, то ли из Жмеринки, и речь ее (не смотря на приобретенный московский лоск) была далека от норм русского языка: в общем, я ее публично унизил, обратив внимание на слова, ударения и обороты, которые редактор не может употр� �блять в принципе. Она сидела вся пунцовая от унижения и стыда.
Потом мы встретились на лестнице, в курилке.
– Извини, Маринка, но ты очень долго нарывалась, – сказал я.
– Я тебя ненавижу! – вспыхнула она, бросив в урну недокуренную сигарету.
Прошло два года. Рухнула страна, рухнуло кино, рухнула студия. К этому времени я был занят откровенной халтурой – бригадным методом писал сценарии для сериалов. Работа была адовая: пять серий сни маются (по серии в день), пять пиш�! �тся, ! об остальных ста тридцати семи никто и понятия не имеет. Сценаристов паталогически не хватало. Сначала я порекомендовал продюсеру своих друзей, потом дальних знакомых, потом назвал фамилию Маринки. И дал ее координаты.
Неожиданно для меня она произвела на продюсера очень благоприятное впечатление. Он выдал ей щедрый аванс, определил задачи и предоставил полную свободу действий.
Тем же вечером она позвонила мне и напросилась в гости. Явилась пьяная, с букетом цветов, бутылкой коньяка и уж е в прихожей бросилась на шею.
«Володька, прости меня, пожалуйста! Если бы ты знал, в какой я сейчас жопе – муж бросил, ребенка кормить нечем, вся в долгах… Я могла мечтать, ждать, надеяться, но на помощь от тебя и рассчитывать не могла. Прости меня!»
Это была наша последняя встреча. Уже через полгода она стала ведущей сценаристкой, через год – главной: вы только не смейтесь – это безумно сложно держать в голове триста серий еще не написанных сценариев, подбирать и менят� � авторов, следить за сроками, сти! лист�! �чески сводить в единое целое написанное ордой графоманов.
Впрочем, я соврал: я ее видел в Доме кино перед вручением каких-то премий. Но я ее не узнал. И она меня не узнала. И когда вышла на сцену, не узнал – сухая, зрелая, импозантная женщина в дымчатых очках. Другая женщина, другая жизнь, времени прошло много.
Потом навел справки: богатая, успешная, на хорошем счету. Живет с оператором, который моложе ее лет на двадцать. Единственный сын вырос, окреп, делает карьеру в Майкрософте(США).
P.S. Мой «благодетель» после распада студии сначала запил по-черному, потом развелся с женой, потом полез туда, куда при его характере лезть было не надо: стал ездить со съемочной группой по горячим точкам… Его убили в Абхазии за три месяца до того, когда там появился я. Не на передовой – в доме, который им выделили для ночлега. Кто-то пришел ночью, перерезал горло, а потом провел ножом до пупка.
Я ходил про�! �тить! ся – хоронили в закрытом гробу.
Velmo